Гиперборея как «своё иное» русской мысли

Матвейчев Олег Анатольевич
Аннотация:

Статья представляет собой историографический и теоретический обзор взглядов русских мыслителей XVIII-XXI вв. на т.н. гиперборейский вопрос, которые анализируются в широком историческом контексте с акцентом на политико-идеологический аспект данной проблематики. В статье впервые прослеживается ряд этапов и направлений в развитии представлений о Гиперборее в русской мысли самого широкого спектра – от академической истории до поэзии и эзотерики. Изучается связь гиперборейской проблематики с ключевыми проблемами современной истории, археологии, лингвистики, этнографии, в т.ч., с вопросами этногенеза индоевропейских народов, прародины индоевропейской языковой семьи, ранних миграций человека, топонимики древних славян и др. Рассматривается репрезентация гиперборейского вопроса в науке и публичном дискурсе, исследуется его роль в конструировании национальных идеологий. Выявляются специфические свойства гиперборейского мифа в его паранаучной интерпретации и особенности влияния на него культурно-социальной среды.


Эпитетом «гиперборейская» Русь обзавелась, сама еще того не ведая, на заре своей писаной истории. «Страшной грозой гиперборейской» назвал патриарх Фотий яростную армию русов, осадившую в 860 г. на двухстах кораблях Константинополь [Фотий 2000: 31]. Географическим понятием «Гиперборея», восходящим к трудам Птолемея, пользовались европейские путешественники, посещавшие в XVI в. Московию с дипломатическими, научными и коммерческими визитами – Франческо да Колло, Сигизмунд фон Герберштейн и др. «Жителем Эллады», который «ныне стал гиперборейцем» называл себя в письме, адресованном в 1552 г. некоему Макробию, знаменитый афонский богослов Максим Грек, прибывший в Москву для помощи в исправлении церковных книг и проведший там половину жизни [Максим Грек 1993: 240].

Вовлечение русских мыслителей в «гипербореанскую» проблематику состоялось, однако, многим позже, в XVIII в. К этому времени термин «Гиперборея» лишился своей негативной коннотации, связанной с ужасом перед угрозой с северо-востока вкупе с глубоким презрением к варварам, и встал на службу национальному мифотворчеству.

Если итальянский Ренессанс ознаменовался поиском идеалов в наследии великих предков – древних римлян, то североевропейские ученые искали способы доказать историческое превосходство своих народов над греками и римлянами, возводя свой род к гиперборейцам, воспринимаемым как совершенно реальный народ. Так, нидерландский ученый Иоанн Горопий Бекан настаивал на происхождении от гипербореев кимвров – предков антверпенцев, исландско-норвежский историк Тормодус Торфеус – норвежцев. Поборниками идеи «шведской Гипербореи» были Юхан Буре, Георг Штэрнъельм, Олаус Верелий, Олоф Рудбек. Пытаясь доказать свое происхождение от «богоизбранного северного народа», они прибегали к вольным трактовкам античных источников и смелым этимологизациям, пока еще не основанным на надежной научной методологии1.

Метод вольной реконструкции «испорченных» имен и топонимов был призван обосновать не только исключительную роль страны свеев в мировой истории, но и ее притязание на ведущее положение в современной Европе (в XVI-XVII вв. Швеция выступала на международной арене как великая держава). Шведский дипломат Петр Петрей, один из основоположников т.н. норманской теории, в своей «Истории о великом княжестве Московском» (1615) доказывал с помощью этого метода шведское происхождение варягов, призванных княжить на Русь – Рюрика, Синеуса и Трувора: «Русские не могут так правильно произносить иностранные слова, как мы, но прибавляют к ним лишние буквы, особливо когда произносят собственные имена; так Рюрик мог называться у шведов – Эрик, Фридерик, Готфрид, Зигфрид или Родриг; Синеус – Сигге, Свен, Симон или Самсон; Трувор – Туре, Тротте или Туфве» [Петрей 1997: 219]. Таким образом, получалось, что основателями великокняжеской династии крупнейшего восточноевропейского государства – Древней Руси – также были шведы.

Такого рода гипотезы всецело поощрялась шведской короной и в течение как минимум двух веков включались в школьные программы. «Но мало того, – добавляет исследователь вопроса Л. Грот. – Эти произведения старались распространять в Европе, ими повышался и международный престиж Швеции. На Европейском континенте ими стали увлекаться первейшие властители дум. Объясняется это тем, что готицизм, в рамках которого пропагандировалось величие древнего народа готов, очень поддерживался мыслителями Германии, стремившимися с его помощью отражать нападки итальянских гуманистов на немецкоязычное население Священной Римской империи. К XVII-XVIII вв. готицизмом заинтересовались английские и французские мыслители. На этой волне труды шведских историков-фантастов с благосклонностью читали и в Англии, и во Франции. Монтескье, Вольтер писали: вот ведь, надо же какая великая Швеция… была в древности! Этими фантазиями увлекался и Байер, познакомившись с ними через переписку со шведскими литераторами и филологами и затем перевезя их в Петербург как модные достижения западноевропейской мысли» [Грот 2013a: 5].

Уроженец Кёнигсберга Готлиб Байер был приглашен в Петербургскую академию наук в 1726 г. в числе прочих зарубежных специалистов. В круг его интересов входила генеалогия русского государства, которой историк посвятил работу «О варягах». В ней он утверждал, что понятие «варяги» относилось к скандинавам дворянского происхождения, нанимавшимся на службу к русским в качестве воинов или гражданских управленцев [Байер 1767: 8]. В духе Петрея и Горопия Бекана Байер доказывает свой тезис, производя имена древнерусских князей и дружинников от «исковерканных» скандинавских. Так, в имени «Игорь» он слышит «Ингвар», «Ивар»; «Олег» – это, несомненно, «Олав»; и даже «Святослав» «от нормандского языка испорчено», а именно, от имени «Свен» [Байер 1767: 16]. Само слово «варяг», по Байеру, – не что иное, как финско-эстонское «варас», «разбойник», в русском ему соответствует «вор» (будто спохватившись, Байер уточняет, что «разбойники» – слово не обидное: так называли встарь и воинов, а те «не токмо в свирепствах к насильству упражнялись, но и при случае к купечеству ума употребляли» [Байер 1767: 40].

Вывод Байера, что своей государственностью русские обязаны не собственным предкам, но иностранцам-скандинавам, был характерен для всех пришлых учителей российской истории. По словам исследователя проблемы В. И. Меркулова, «немецкие академики-норманисты искали научное обоснование для иноземного господства в России. Политическая цель норманнской теории и состояла в том, чтобы доказать неспособность русского народа к самостоятельному историческому развитию и представить его в качестве объекта для колонизации» [Меркулов 2005: 76].
Именно эта установка отвратила от норманской теории М. В. Ломоносова и в известной мере В. Н. Татищева, отмечавшего тенденциозность Байера, который «хотя в древностях иностранных весьма был сведом, но в русских много погрешал» [Татищев 1994: 93]. Н. М. Карамзин, напротив, стал горячим приверженцем норманизма. Впрочем, гипербореанские гипотезы шведских ученых он встретил довольно скептически, иронизируя по поводу попыток узурпации шведами самого имени Гипербореи. Приводя в «Истории государства российского» плиниево описание блаженной северной страны за Рифейскими горами, он заметил: «Сие описание, основанное на баснословии греков, пленило воображение некоторых ученых мужей севера, и всякий из них хотел быть единоземцем счастливых гипербореев. Олав, или Олоф Верелий, Шведский профессор, доказывал, что гипербореи обитали в его отечестве. Рудбек, также Швед, утверждал, что самое имя их есть скандинавское: Yvwerboren ‘люди высокого роду’ (Atlantica, т. I, стр. 367). Торфей хотел обратить Норвегию в страну Гиперборейскую. Мы, русские, могли бы также объявить права свои на сию честь и славу!» [Карамзин 1989: 175].

Желающие объявить таковые права в нашем отечестве вскоре нашлись.
В 1815 г. в журнале «Чтение в Беседе любителей русского слова» была опубликована статья русского стихотворца и драматурга Василия Капниста «Краткое изыскание о гипербореанах. О коренном российском стихосложении». В целом согласившись со своими предшественниками Олофом Рудбеком и Жаном Байи, доказывавшими, что «науки и просвещение воссияли от северных стран» [Капнист 1960: 176], Капнист, однако, настаивал, что колыбелью цивилизации надлежит считать Россию.

Над своей 20-страничной статьей автор работал весьма продолжительное время – с конца 1780-х по 1814 г., аккумулировав практически все доступные на тот момент античные источники по гиперборейскому вопросу и ознакомившись с мнениями на этот счет европейских ученых. Капнист обращает внимание на тот факт, что древние писатели недвусмысленно указывают на то, что «знания переселилися к ним от севера: первейшие из числа великих мужей, во мраке невежества Грецию просветивших, были северные уроженцы» [Капнист 1960: 171]. Среди них – «отец богов» Зевс, «образователь небесной сферы» Атлас, «изобретатель огня» Прометей, «установитель в Финикии богослужения солнцу» Девкалион и, конечно, Аполлон, «бог вещественного и умственного света», житель и наставник Гипербореи, культ которого позднее был перенесен в Грецию

Страна гипербореев находилась близ северной оси Земли. В глубокой древности эти места отличались знойным климатом (здесь Капнист отсылает нас к Плинию), и первоначально люди жили здесь беззаботно – пока по истечении множества веков не случилось «прохлаждение северного края, склонением эклиптики или уменьшением внутреннего огня земли причиненное» [Капнист 1960: 175]. Это заставило гиперборейцев стать учеными и изобретателями – они приручили огонь, научились хлебопашеству и т.д. Но морозы все крепчали, и северный народ был вынужден покинуть свой прежде благодатный край, разнеся в южные пределы свои знания и свою мудрость.

Именно гиперборейцы стали прямыми предками русского народа. В пользу данного тезиса Капнист приводит несколько аргументов. Во-первых, античные авторы прямо указывают на месторасположение Гипербореи – за Рифейскими горами, а эти Рифейские горы – суть Урал, от века русский край. Во-вторых, им был явно знаком русский обычай носить шапки-ушанки, которые, правда, преобразились в их рассказах «в длинные уши панагиенов, обвивающих оными все тело свое» [Капнист 1960: 170]. Но главное доказательство – это удивительное сходство древней греческой музыки с простонародным русским пением, которое Капнист демонстрирует на примере гимнов Пиндара.

Автор считает невозможным, что «пение славного греческого стихотворца, забытое в отечестве его» могло перенестись и «удержаться одним преданием слуха в толь отдаленном простом народе»: «Не благоразумнее ли будет заключить, что оно, как слуху русскому свойственное и коренное, родилось и осталось здесь; а в Грецию быв перенесено, имело участь всего не природою впечатленного, но заимствованного по произволу» [Капнист 1960: 176-177].

Капнист не скрывал, что в своих разысканиях он преследовал цели не столько научные, сколько идеологические: доказательство «пред прочими народами преимущества русского языка, музыки и стихосложения» и возвращение русскому слову его «природной собственности». В этом моменте его установки мало, чем отличались от интенций скандинавов. «Искреннее желание мое, – признавался он, – чтобы ныне, когда отечество наше превознеслося славою над всеми царствами земными, не презрели мы собственности его в богатствах словесности и перестали подражать древним, а наипаче современным чужеземцам, которые теперь должны за честь себе поставить быть нашими подражателями» [Капнист 1960: 181].

Искренний порыв писателя-патриота, увы, не был поддержан его современниками, насмехавшимися над его желанием вознести лапотных русских над цивилизованными европейцами и ловившим его на каждой неточности и чересчур смелых допущениях. А Николай Гнедич даже посвятил Капнисту издевательское стихотворение:

– Что нового у нас? – «Открыта тьма чудес:
Близ Колы был Сатурн, за Колой Геркулес,
Гора Атлас в Сибири!
Чему ж смеешься ты?.. И музы и Парнас —
Все было в древности на полюсе у нас.
Гиперборейцы мы, – нас кто умнее в мире!..
Пиндар учился петь у русских ямщиков!..
Гомер дикарь, и груб размер его стихов...
И нам ли подражать их лирам, петь их складом?..
У русских балалайка есть!..
И русские должны, их рода помня честь,
Под балалайки петь гиперборейским ладом!
Вот наши новости...»
– Ты, друг мой, дурно спал
И въяве говоришь, что говорил ты в бреде.
«Божуся, автор сам нам это все читал!»
– Где, в желтом доме? – «Нет, в приятельской беседе».
[Гнедич 1984: 78].

Возвращение в обиход гиперборейской тематики состоялось на рубеже XIX-XX вв., во времена, названные Серебряным веком русской культуры. Одним из главных героев того времени был Фридрих Ницше, чье творчество стало доступным российской читающей публике в начале 1890-х гг.
В своих книгах Ницше с сокрушительной критикой обрушивался на современную ему эпоху, отмеченную деградацией жизненных сил, противную «инстинкту роста, власти, упрямого существования». Миру мещанской рассудительности, пошлости и беззубого сострадания к тому, что давно созрело для гибели, он противопоставил Гиперборею – суровую страну в северных льдах, край чистой витальности и доблести духа, где только и может быть воплощен высший тип человека – «своего рода сверхчеловек в пропорции к человечеству в целом».

«Мы гиперборейцы – мы хорошо знаем, как далеко в стороне живем, – писал Ницше. – “Ни по земле, ни по воде не найдешь ты пути к гиперборейцам”, – это еще Пиндару было известно о нас. По ту сторону Севера, льда, смерти – там живем, там наше счастье... Мы открыли счастье, мы ведаем путь, мы вышли из лабиринта тысячелетий. Кто еще-то его нашел? – Уж не “современный” ли человек? … Такой “современностью” мы переболели – худым миром, трусливыми компромиссами, добродетельной нечистотой современных утверждений и отрицаний, Да и Нет. … Лучше жить во льдах, чем среди современных добродетелей и прочих южных ветров! … Мы жаждали молний и подвигов, куда как далеко от нас было счастье немощных – “покорность”» [Ницше 2009: 110].

Популярность мыслителя, воспевшего языческую древность, полную ярости, отваги и воли к мощи, превосходила в России той поры все пределы. «Обаяние Дионисово сделало его властителем наших дум и ковачем грядущего», – восклицал Вячеслав Иванов [Иванов 1994: 27]. Ницшеанское «мы, гиперборейцы» было подхвачено русским Серебряным веком, пронзив творчество Константина Бальмонта [Бальмонт 2010], Вячеслава Иванова [Иванов 1974], Александра Блока [Блок 1960; 1965]. Название «Гиперборей» носил один из популярнейших литературных журналов Петербурга, издававшийся в 1912-1913 гг. Сергеем Городецким, Николаем Гумилевым и Михаилом Лозинским.

Конгруэнтен «гиперборейству» Серебряного века феномен «скифства» – своего рода поэтического неоязычества. Теоретическим источником идей для «скифской группы» послужила книга немецкого филолога Отто Шрадера «Индоевропейцы», в которой автор доказывал тезис, что прародина праиндоеропейцев находилась естественном ареале лошади – на юге России, в «скифских» черноморско-каспийских степях [Шрадер 2012]. Идеологом скифства был литературовед Разумник Васильевич Иванов-Разумник. К его группе примыкали ведущие литераторы того времени – Андрей Белый, Есенин, Брюсов, Пришвин, Ремизов, Клюев, Замятин и автор бессмертного «Да, скифы – мы!..» Александр Блок. Всех их объединял взгляд на революцию как на мессианское народное движение в противовес буржуазной обывательщине. В своей статье «Две России» Иванов-Разумник напишет о языческом мессианстве России – молодом, полным сил, безудержном в своем варварстве народе с особым предназначением в мире: «Да, на Руси крутит огненный вихрь. … Старый Запад закрутит, завьет наш скифский вихрь. Перевернется весь мир» [Иванов-Разумник 1918: 231].

Идея слома существующего строя, накрепко связанная с представлением о русско-«скифском» («гиперборейском») мессианстве, полностью завладела умами тогдашнего «креативного класса». Эстетские поэтические салоны превратились в мастерские революции. Властители дум вдалбливали в умы общественности мысль о неизбежности падения «кровавого режима».

Ты – царь, и, значит, весь ты ложь
И мы сметем царя! –
обещал Бальмонт в 1906 г. [Бальмонт 1969: 340].

Революция представлялась им, прежде всего, как революция духа, призванная напоить мир новой музыкой, разбудить «всю человеческую душу во всем ее объеме» (А. Блок). «Революционные силы суть струи артезианских источников; сначала источник бьет грязью; и – косность земная взлетает сначала в струе; но струя очищается; революционное очищение – организация хаоса в гибкость движения новорождаемых форм, – писал Андрей Белый. – Громовые гласы в немом и бесформенном паре есть чудо рождения жизни из недр революции» [Белый 1917: 13-14].
Понимание А. Белым революции как теургического средства изменения мира коренится в его увлечении антропософией Рудольфа Штейнера, представлявшей собой не что иное, как христианизированный вариант теософии Елены Блаватской. Ее «Тайная доктрина» (1888) оказала огромное влияние на гуманитарную мысль XIX-XX вв. Не прошла мимо нее и тема Гипербореи, которая рисовалась ей как громадный арктический континент, населенный представителями т.н. Второй коренной расы, телесная форма которых была промежуточной между астральной и физической2. Эта раса была уничтожена Вторым Человечеством, «составленным из самых разнообразных, гигантских получеловеческих чудовищ – первыми попытками материальной природы при построении человеческих тел» [Блаватская 2004: 161]. Гиперборея отнюдь не была, по Блаватской, райским местом, как это мнилось грекам: «вечно цветущие страны (Гренландия среди других) Второго Материка были последовательно превращены из Эдемов с их вечной весной в гиперборейский Гадес. Превращение это произошло вследствие смещения великих вод Планеты, океанов, изменивших свои русла; большинство Второй Расы погибло при этой первой судороге эволюции и затвердевания Планеты во время человеческого периода» [Блаватская 2004: 161].

Представление о существования в древности северного палеоконтинента, где находилась прародина человечества, составляет суть т.н. арктической (полярной) гипотезы. Ее появление связывают с именем астронома Жана Сильвена Байи, отстаивавший идею о Гиперборее как северной колыбели цивилизации, затонувшей еще в незапамятные времена, в своей переписке с Вольтером (1777-1778) [Байи 2003]. Ту же идею развивали американский религиовед Уильям Ф. Уоррен («Най­денный рай на Северном полюсе», 1885: Уоррен 2003) и индийский санскритолог Бал Гангадхар Тилак («Арктическая родина в Ведах», 1903: Тилак 2001), опиравшиеся в своих исследованиях на современные им данные палаогеографии, палеобиологии, этнографии и сравнительного языкознания. Придерживаясь концепции о нахождении в Арктике прародины индоевропейцев, покинутой ими в VIII-VI тыс. до н.э. под влиянием наступающих холодов, Тилак нашел множество аргументов в ее пользу в древних ведических и других сакральных текстах, описывающих, по его мнению, реалии приполярных регионов.

В России на труд индийского брахмана жарко откликнулся популяризатор науки, биолог по образованию Евгений Елачич, выпустивший в 1910 г. книгу «Крайний Север как родина человечества, на основании новых исследований естественно-исторических и филологических наук». В ней он не только подытожил доводы своих предшественников Уоррена и Тилака, но и привел ряд новых доказательств того, что выделение человека из общей семьи человекообразных обезьян состоялось именно в полярных широтах, а не в Африке и не на Зондских островах, как это считалось ранее. По убеждению Елачича, только полярная гипотеза способна избежать противоречий при объяснении особенностей расселения по Земле далеких предков человека [Елачич 2010: 250].

Если для биолога Елачича вопрос о родине человечества стоял как строго научный вопрос о происхождении человека как биологического вида, то для большинства его западных современников, обращавшихся к полярной теории, эта проблема носила более практический характер.
Деятели германского движения фёлькише и созданного на его основе Общества «Туле» (Г. Лист, Й. Либенфельс, Р. Зеботтендорф и др.) развивали нордическую тематику для доказательства превосходства «ариогерманской расы», напрямую наследующей гиперборейцам, над всеми прочими и возрождения духа древней северной цивилизации, «империи всех немцев». Они верили, что секреты древней Гипербореи-Туле, обладавшей передовой наукой и сакральными знаниями, не были потеряны. Их можно и должно найти, чтобы использовать для преобразования мира и построения нового мира, госпожой которого по «историческому праву» должна стать Германия.

В Третьем Рейхе Гиперборее-Туле был придан статус национального проекта. «Острову предков» посвящались научные исследования, но и картины живописцев, «исторические» романы, тематические выставки. На поиск Туле снаряжались специальные экспедиции в северные страны. Впрочем, ощутимых результатов они не принесли.

Напротив, экспедиции, предпринятые в 1920-е гг. в Советском Союзе, оказались вполне плодотворными. Одной из них была поисковая экспедиция на Кольский полуостров (в «Русскую Лапландию»), снаряженная в январе 1921 г. по решению Ученой конференции при Институте по изучению мозга и психической деятельности, возглавляемого В. М. Бехтеревым. Предметом научного интереса был загадочный феномен, наблюдающийся в районе Сейдозера – мерячение, состояние, близкое к шаманскому трансу. Начальником экспедиции был назначен физиолог Александр Барченко, занимавшийся проблемами телепатии и «мозговых лучей» и давно мечтавший найти таинственную страну Агарта, о которой писал французский эзотерик Сент-Ив д’Альвейдр, – очаг величайшей культуры, ныне скрытый в подземных глубинах.

На Севере Барченко провел около двух лет. Загадка мерячения так и не была разгадана, однако побочным результатом полевой работы стали удивительные находки, среди которых были ориентированные по сторонам света массивные гранитные стелы, широкая мощеная дорога, каменная фигура размером «с Исаакиевский собор», сидящая в позе йога, пирамида, таинственные подземные ходы. Петроградская «Красная газета» в статье «Лапландия – колыбель цивилизации» (19 февр. 1923) охарактеризовала их как «остатки древнейших культур», относящиеся «к периоду, древнейшему, чем эпоха зарождения египетской цивилизации» [цит. по: Шишкин 1999: 76]. По мнению Барченко, эти находки доказывали, что местные жители­, лопари (саамы), происходят от какой-­то более древней культурной расы.

К докладам Барченко, сделанным им по результатам экспедиции, научное сообщество отнеслось неоднозначно. «Лапландские» экспедиции академика А. Е. Ферсмана (1920-1924) и А. Колбановского (1923) не нашли в этих местах никаких артефактов; находки группы Барченко были признаны объектами природного происхождения.

Небольшая заметка в «Красной газете» вызвала неожиданно громкий резонанс. Сюжет о затерянных на дальнем Севере остатках древней цивилизации стал основой научно-фантастических произведений Андрея Платонова («Эфирный тракт», 1927), Льва Гумилевского («Страна гипербореев», 1927). Известный популяризатор науки и плодовитый автор серии ЖЗЛ, Гумилевский впервые донес данные, полученные экспедицией Барченко в Русской Лапландии, до широкого читателя, и впервые же связал их с античными представлениями о Гиперборее [Гумилевский 1927]3 (сам Барченко этот топоним, насколько известно, не употреблял).

Тем временем для сбора новых сведений и установления связи с мистическими вождями мира – махатмами, укрывающимися в сакральных пещерах «Агарты-Шамбалы», Барченко начал приготовления к походам в Тибет и в Афганистан, которые, однако, не состоялись (по некоторым сведениям, вместо Барченко глава Наркоминдела Г. В. Чичерин поддержал аналогичную Центрально-азиатскую экспедицию Николая Рериха [Брачёв 2006: 184]). Не попав в «Шамбалу», в 1925-1927 гг. Барченко предпринял экспедиции в другие заповедные места – на Алтай и в Крым, в район пещерных городов Мангуп и Эски-Кермен.

Представления Барченко о Золотом веке, отстоявшем от нашего времени на многие тысячелетия, высокоразвитом доисторическом обществе, где господствовала «Великая всемирная федерация народов, построенная на основе чистого идейного коммунизма» [Барченко 1999a: 307], резко противоречили марксистской теории исторического развития, базирующейся на идее прогрессизма. «Никакого золотого века позади нас не было, и первобытный человек был совершенно подавлен трудностью существования, трудностью борьбы с природой», – учил В. И. Ленин [Ленин 1972: 103]. Сам Барченко, однако, был уверен, что учение о Шамбале не только не противоречит, но даже родственно марксистской философии: «Главнейшие идеологи марксизма Маркс, Энгельс и Ленин, не зная о великой 1000-летней исторической ошибке западной науки, гениальной интуицией, очистив и переработав результаты западного научного опыта, осознали ближайшие к центральной теоретической тайне <Братства> основы универсальной синтетической истины, в свое время ставшей достоянием культуры, хранимой глубоким Востоком. Эта истина осознана ими вплоть до общей формулировки основного космического процесса, лежащего в основе тантральной тайны <Братства> [Барченко 1999b: 348].
Свое учение Барченко проповедовал среди членов созданного им тайного общества «Единое трудовое братство», куда в числе прочих вошел ряд сотрудников ОГПУ, в т.ч. один из высших руководителей ведомства Глеб Бокий. Цель ЕТБ заключалась в овладении утраченной Древней наукой (Дюнхором) и построению на ее основе идеального социального государства по образцу Шамбалы-Агарты.

В мае 1937 г. Барченко был арестован. Ему вменялась в вину контрреволюционная деятельность и шпионаж в пользу Англии (именно так был истолкован его поиск связей с мистическими сектами Центральной Азии). 25 апреля 1938 г. Барченко был осужден и расстрелян, а вскоре та же участь постигла и его куратора Бокия. Поиск тайных доктрин и загадочных цивилизаций был отложен на неопределенный срок – в то время страна решала совсем другие задачи.

Тема Гипербореи, однако, не исчезла из круга научных интересов советских ученых. Во второй половине XX в. в связи с общим оживлением в советской истории античной философии ряд авторов обращается к отдельным вопросам, связанным с гиперборейской проблематикой4.
Интерес, в частности, представляла традиционно занимающая важное место в изучении общеисторического процесса проблема географической принадлежности северных народов в «Аримаспее», ставшей источником Геродота, а также у более поздних авторов. Диапазон локализации гипербореев у исследователей этой проблемы оказался чрезвычайно широк. Так, Л. А. Ельницкий был склонен, отождествляя Рипейские горы с Кавказом, искать гиперборейцев на восточном побережье Каспийского моря [Ельницкий 1961: 38; 60-61]. И. В. Пьянков счел прототипами гиперборейцев «лесные племена Сибири» [Пьянков 1967: 177]. Б. А. Рыбаков, напоминая, что «название “гиперборейцы” является не именем народа, а нарицательным обозначением: “самые северные”» [Рыбаков 1981: 410], а таковые по мере расширения ойкумены все время менялись, утверждает однозначно, что гиперборейцы Геродота – это «живущие у моря северные соседи западной части праславян, т. е. прибалтийские племена I тысячелетия до н. э., область которых начиналась почти сразу за Вислой на восток и тянулась широкой полосой в глубь Восточной Европы вплоть до бассейна Оки и Клязьмы» [Рыбаков 1981: 415]. С «областями от Северо-Восточной Европы до Зауралья» связывали народы «Аримаспеи» индолог Г. М. Бонгард-Левин и иранист Э. А. Грантовский [Бонгард-Левин, Грантовский 1983: 35].

Книга Бонгард-Левина и Грантовского «От Скифии до Индии» (1974, 2-е изд. 1983), посвященная происхождению древнеарийских племен, стала значительной вехой в истории гиперборейского вопроса. Одной из центральных тем книги стал т.н. «северный цикл» мифологических и космологических представлений индоиранцев, отразивший реалии арктической зоны (Полярная звезда в зените, северное сияние, полярные день и ночь, Северный Ледовитый океан – «Молочное море» за великими горами и т.д.) и совпадающий с греческими описаниями Гипербореи. Подвергнув критике устаревшую еще в начале XX в. концепцию Уоррена-Тилака об арктической прародине, Бонгард-Левин и Грантовский приходят к выводу, что «северный цикл» – не есть некое архетипическое воспоминание об общем индоевропейском прошлом. Основываясь на современных данных археологии, лингвистики, этнографии, авторы устанавливают, что древние греки получили знания о Крайнем Севере от скифов, принадлежавших, в свою очередь, к более общей индоарийской традиции [Бонгард-Левин, Грантовский 1983: 67]. Но и в этой традиции северные сюжеты являются элементом привнесенным, а именно – от финно-угорских племен, с которыми арийцы в течение длительного периода находились в тесных контактах. «Некоторые из таких … мотивов, казалось бы, можно рассматривать лишь как типологически сходные, но и здесь имеются факты, говорящие о непосредственной связи сюжетов данного круга. На это указывают детальные совпадения в целом ряде характерных представлений и мифологических образов, а также принципиально важные лингвистические свидетельства: соответствия слов, связанных с этим кругом представлений, в различных финно-угорских и индоиранских языках (обозначение мифического “моря”, “ветра” и имени персонифицированного Северного ветра, “горы” и названия священных гор, экстатического средства, с помощью которого, в частности, жрецы совершали “полеты” на священные горы и Северный океан). Так предки индоиранских племен “познакомились” со священными северными горами, Северным океаном, “полярными” явлениями. Тем же путем много позже общеарийской эпохи “северные” сюжеты скифской мифологической традиции продолжали дополняться сведениями о “полярных” областях» [Бонгард-Левин, Грантовский 1983: 148-149]. Установив источник гиперборейских сюжетов, авторы делают важный вывод о наиболее вероятном расположении индоевропейской прародины, обнаруживая ее в областях юго-восточной Европы – от Днепра до Урала [Бонгард-Левин, Грантовский 1983: 153].

Другой круг вопросов, связанных с гиперборейцами, касался происхождения культа Аполлона. О том, что он не является исконно греческим, религиоведы начали говорить еще в середине XIX в. После публикации в начале XX в. ряда работ У. фон Виламовица-Мёллендорфа, наиболее влиятельной стала гипотеза о малоазийском происхождении златовласого бога; с ней согласен и А. Ф. Лосев [Лосев 1957: 270]. Но не менее настойчиво Аполлон связывался исследователями и с Севером ойкумены, в частности, с гипербореями и Фракией, на что указывает Ю. В. Откупщиков [Откупщиков 1988: 40-41]. О зарождении аполлонического культа «в Юго-Восточной Европе на стыке племен греко-македоно-фригийской общности с племенами древнеевропейского ареала», прежде всего, предками германцев, пишут Л. A. Гиндин и В. Л. Цымбурский, подчеркивая, что хетто-лувийской Анатолии этот бог «вполне чужд» [Гиндин, Цымбурский 1996: 248-249]. Соответствие по многим признакам между Аполлоном и древнеславянским Дажьбогом находит Б. А. Рыбаков [Рыбаков 1981: 352; 432]. В любом случае, исследователи сходились в убеждении, что со сребролуким богом в эпоху античности ассоциировалась негреческие, непонятные и недоступные эллинам мудрость и магические способности чужеземцев.

Обстоятельное исследование вопроса связи темы Гипербореи с культом Аполлона содержится в книге А. Ф. Лосева «Античная мифология в ее историческом развитии» [Лосев 1957], где также исследуется сущность мифологического сознания.

Значительные результаты были получены классическими филологами и историками философии в области изучения античных свидетельств о Гиперборее. Наиболее полная и до сих пор не утратившая научного значения коллекция фрагментов была собрана российским филологом Василием Латышевым («Известия древних писателей, греческих и латинских, о Скифии и Кавказе», 1893-1906). Фрагменты Аристея и Абариса опубликовал Андрей Лебедев [Лебедев 1989]. Значительную ценность представляет собрание фрагментов Гекатея Абдерского, подготовленное А. В. Подосиновым [Гекатей 2012]. Наследию Аристея и Абариса был посвящен ряд важных исследований, суммирующих все существующие о них сведения и содержащие их глубокую философскую и культурно-историческую интерпретацию. Среди них выделяются работы Д. А. Щеглова [Щеглов 2010], И. В. Пьянкова [Пьянков 1967; Пьянков 2005], Е. А. Круглова [Круглов 2003] и др.5


Продолжение следует...